В Покровске Рахманин первым делом зашел в местную газету.
– Кто у вас тут заведует отделом происшествий?
– Никто.
– А молодежным отделом?
– У нас такого отдела нет.
– А с кем можно поговорить из начальства?
– С ответственным секретарем, с Катериной Ивановной. Вы ее знаете? – спросила рыжая девочка-машинистка. – Ее фамилия Варич.
Катерина Ивановна очень обрадовалась москвичу и сразу сказала:
– Зовите меня просто Катя! – Хотя ей было заметно ближе к пятидесяти, чем к тридцати.
Рахманин показал ей письмо в «Пионерскую зорьку» и спросил:
– Что вы об этом скажете?
– Да… У нас весь город об этом говорит. Мы даже заметку об этой истории приготовили.
– Напечатали?
– Нет, – ответила Катя Варич, – секретарь райкома запретил, Иванцов.
– Почему?
– Он сказал: «У нас с картошкой в этом году скандал, нам только еще Красного Пятна не хватало».
– А что, большой скандал с картошкой?
– Обыкновенный. Никакой картошки.
– Можно заметку прочитать?
– Если я найду. Только особенно об этом не распространяйтесь.
Она порылась в ящиках стола и протянула Рахманину гранки. Рахманин с интересом начал читать:
«Трагические происшествия в Никольской слободе.
Издавна дурной славой пользуется старое Никольское кладбище в нашем городе. Еще в старых летописях сообщалось, что иногда с кладбища доносятся страшные крики и там мечутся красные огни.
Недавно семья Крючковых получила новую квартиру в Никольской слободе. В старом доме, в доме, перенесшем капитальный ремонт. Семья Крючковых состояла из мужа и жены – рабочих Большехима. Причем муж был начальником участка микропленки. Это была обычная трудовая семья, каких тысячи в нашем городе. Они стояли в очереди на жилье много лет, а до этого жили в обычном коммунальном бараке. У них были девочка Люся и сын Вася десяти лет.
Когда семья переехала в новое жилище, Наталья Николаевна – жена семьи Крючковых – первая обратила внимание на большое красное пятно на стене.
– Смотри! – сказала она мужу.
– Подумаешь, – ответил он, – строители бутылку вина пролили.
Но однажды утром через несколько дней Николая Николаевича нашли на кровати убитым. Он был мертв и чрезвычайно бледен. А пятно на стене стало еще ярче.
Многие утверждали, что он пил каждый день неизвестно что и это свело его в могилу. Но чего не скажут злые языки про человека, который работает на большом химическом предприятии и имеет доступ к спирту.
Девочка Люся рассказывала, что видела, как ночью из красного пятна высунулась рука и долго думала, кого бы задушить. Потом напала на главу семьи.
Через некоторое время та же судьба постигла мать двух сирот. Сын Вася говорил соседям:
– Мама и папа часто пили по вечерам и шатались. Однажды ночью из красного пятна высунулась красная рука и стала трясти маму. Наутро она умерла. Я очень боюсь красного пятна.
Пятно, по утверждению соседей, с этого дня стало еще ярче.
Через некоторое время это пятно перекочевало в квартиру следственного работника Василенко, который проводил осмотр квартиры Крючковых. А еще через некоторое время он тоже трагически погиб в своей постели. После его гибели пятно исчезло. Соседи утверждали, что видели красную руку, вылетавшую из его окна.
Хотелось бы, чтобы представители науки и милиции занялись этими чрезвычайными происшествиями, которые буквально потрясли наш город.
Дети помещены в Кирекшанский детский дом».
– А что еще об этом говорят? – спросил Рахманин Катю Варич.
– Что это Пятно не оставляет в живых никого, кто его видел. Что оно выпивает всю кровь. Что там, где бывает Пятно, всегда видят Зеленого Человека.
– Какого еще Зеленого Человека?
– Такого, как тень. В общем, всякую чертовщину говорят.
– А где это ваше Никольское кладбище?
– Прямо против Большехима. Его собираются сносить.
– А где у вас городская милиция?
– От нас через два дома налево.
– Спасибо, – сказал Рахманин. – И последний вопрос: где здесь комиссионный магазин?
– Он чуть дальше милиции. Только там ничего нет. Одни старые самовары.
– Мне как раз самовары и нужны, – сказал Рахманин, уложил гранки в записную книжку, попрощался и вышел на узкую, сверкающую побеленными домами главную улицу.
Самовар волновал его только для проформы.
Пойду в милицию, решил он. Может быть, там кто-нибудь есть из Московского университета.
В милиции не было ни души – как при коммунизме.
Тогда Рахманин зашел в комиссионку. Он долго осматривал самовар за самоваром, каждый раз приводя в ужас директрису магазина товарищ Мыльникову. Искомого самовара даже близко не было.
Рахманин начал копаться в документах: не проходил ли где серебряный самовар Фаберже из усадьбы Апраксиных? Дело было затяжное и неприятное. Он сидел и добросовестно изучал бумаги.
Его удивило одно обстоятельство. Несколько раз по ведомостям проходило старинное пианино фирмы «Блютнер». Почти каждый год его покупали и снова продавали через комиссионный магазин.
– Простите, как вас зовут? – спросил Рахманин.
– Светлана Ильинична, – ответила Мыльникова.
– Светлана Ильинична, а что это пианино дважды в год продают? Может, оно бракованное, со скрытым дефектом?
– Вот точно, – сказала Мыльникова, – со скрытым дефектом. В какой дом ни попадет, одни неприятности приносит.
– А где оно сейчас? Не в магазине, случайно? Можно на него взглянуть?
– Слава Богу, сгорело… вместе с Дворцом культуры.
– А какие же неприятности оно приносило?
– Да какие хочешь! Купил его председатель горсовета Дикой, через месяц у него сына за торговлю иконами посадили.
Рахманин только подивился связи между этими совершенно различными событиями.
– А потом и его самого сняли, – продолжала Светлана Ильинична. – Купила его Перевертова из Потребкооперации, так на нее письмо пришло из Владимира, что она половину товаров на рынке налево продает. Посадили. Как вам это нравится?
– Мне это никак не нравится, – ответил Рахманин, чтобы поддержать разговор, хотя в глубине души он явно одобрял действия пианино. Чем больше жуликов будет посажено, тем лучше.
«Этому бы пианино, – подумал он, – впору погоны приделать и звание давать. Например, пианин-лейтенант».
Но, оказывается, пианино доставляло неприятности не только социально недостойным людям, но и честным.
– Начальник милиции его купил, Селезнев, – продолжала Мыльникова. – Так он в аварию попал. А уж такой был человек хороший.
– Не думаю, – возразил Рахманин. – Откуда у хорошего человека деньги на старинное пианино? У честного человека и оклад честный – небольшой.
– Да к тому времени это пианино копейки стоило! Его никто брать не хотел! Оно у нас в магазине в последний раз трижды уценялось. А наша сторожиха тетя Поля без пол-литра на ночь ни за что оставаться не хотела при этом пианино, пока мы его не продали.
– Это-то почему?
– Потому что на нем по ночам Белые Перчатки музыку играли.
– Какие Белые Перчатки? – удивился Рахманин. – Откуда они взялись?
– Поди узнай, – сказала Мыльникова. – То ли в окно прилетали, то ли внутрях прятались. Только играли старинную музыку, в основном траурную… Какую-то черную музыку.
– Странно, – произнес Рахманин.
– Конечно, странно, – согласилась Мыльникова. Ей, безусловно, нравилось, что милиционер-практикант отошел от самоварно-торговой темы на суеверно-бытовую. – Уж после Селезнева-то это пианино вообще отказались покупать. Вот его по безналичному расчету и продали во Дворец культуры.
Рахманин подивился такому странному обстоятельству: продаже товаров по безналичному расчету через комиссионный магазин. Но вникать не стал, не за этим приехал. Если уж это социально-разоблачительное пианино не стало карать Мыльникову, зачем вмешиваться в ее безналично-комиссионные дела?
Он поблагодарил директрису и пошел в милицию отмечать командировку.
В милиции уже гудел народ. Дежурный лейтенант Малинниченко отметил ему прибытие и спросил:
– Надолго?
– Не знаю. Как получится. Скажите, а есть тут у вас кто из Московского университета?
– Я из Московского университета.
– Как тебя зовут?
– Валерий.
– А меня Виктор. Слушай, что ты об этом думаешь? – Он протянул Малинниченко гранки и письмо в «Пионерскую зорьку».
Малинниченко обстоятельно, как все милицейские, стал читать. Прочитал, еще раз пробежал глазами и сказал:
– По-моему, ерунда. Я в детстве много слышал таких баек. Красная Рука, Черная Простыня… Сейчас еще Летающий Шприц появился… наркоманов убивает. Люди по своей темноте верят во что угодно.
– А ты по своей темноте ни во что не веришь! – раздался вдруг еще один голос. Оказалось, что в дежурке был еще один милиционер. Он был толст, но не противной такой толстотой, а младенческой, пухловатой. И еще он был черняв и ироничен. – Я тоже из Московского университета. Дайте мне почитать, что вы ему давали.
Он внимательно прочитал заметку и письмо и сказал:
– А я в это верю. Смотрите, – он показал на карту города, висевшую над головой дежурного, – вот имение Осиповых около Никольского кладбища. Отсюда вся нечисть и идет. И между прочим, фамилия Ваньки Каина была Иван Осипов Каин.
– А кто это такой? – спросил Малинниченко.
– Мне кажется, ты не Московский университет кончал, а Тмутараканский. Как же можно Ваньку Каина не знать? – улыбнулся толстяк.
– А ты знаешь? – спросил Малинниченко у Рахманина.
– Знаю. Был такой вор и убийца при Екатерине Второй. Потом он в полиции служил. Так сказать, создатель отечественной мафии.
– Все верно. И если это имение поставляло таких страшных людей, как он, какие сегодня оно будет поставлять привидения!
– Вы утверждаете, что это привидения? – спросил Рахманин толстого лейтенанта.
– Я ничего не утверждаю, – ответил тот. – Я только знаю, что все это не пустые разговоры. И ни в одном городе это не встречается в таких количествах, как у нас. Кроме, пожалуй, Торжка.
Рахманин подумал, что этот парень мог бы здорово помочь, если бы его удалось в это дело вовлечь. Но еще он подумал, что чем меньше людей знает о его расследовании, тем лучше.
Он пожал руки милиционерам и отправился в гостиницу.